Исповедь узницы концлагеря
Война — это страшное время: смерть, боль, слёзы.
Родилась я в 1931 году в деревне Луговая Вирня Жлобинского района. Хорошо помню, как немцы заняли её, как падали бомбы, одна из которых попала в нашу хату. Огонь уничтожил её, а также хлев и всю живность. Мы остались без ничего, так и перебивались.
Партизаны у нас действовали активно, так как недалеко была железная дорога, где они проводили диверсии. Фашисты часто устраивали облавы, и вообще наша деревня была у них на особом счету. Перед самым освобождением они согнали жителей на станцию и погрузили в вагоны. Долго ехали без еды и питья. Состав шёл с перерывами, и мы всё время сидели взаперти.
В одну из ночей двери открыли, чтобы выкинуть нас на снег, перемешанный с землёй. Шеренгой, окружив вооружёнными охранниками с собаками, повели вперёд. Дети держались за подолы матерей, пытаясь не отстать, маленькие и слабые громко плакали. Разозлившись, немцы ухватили самых шумных и швырнули в попавшийся по дороге водоём.
В первом лагере пробыли несколько дней. Нам не давали ни пищи, ни воды. Зато каждое утро привозили на машинах людей из больниц, которые освобождали для немецких солдат. Сгружали прямо в болотную жижу.
Затем нас отправили дальше. Не имеющих сил идти, в основном, малышей и стариков, совали головой в промёрзлый снег. Ни матерей, ни других людей, рвущихся к ним, не пускали, били прикладами. На непокорных натравливали собак, после чего те оставались лежать, разорванные на куски. Такой ужас трудно было вынести.
Так прошли мы два лагеря. По дороге отставших добивали, стреляли и в тех, кто пробовал убегать. Я тоже утомилась, двигалась с трудом. Мне хотелось сесть, но мама постоянно подгоняла, шевелила и подбадривала, как могла.
В третьем лагере нас стали перебирать: молодых и здоровых в одну сторону, остальных – в другую. Детей и юных женщин определили в доноры для захватчиков. Я избежала этой участи из-за худобы. Да ещё по совету мамы хромала и кривилась на бок. Меня и пропустили, и с мамочкой не разлучили.
Четвёртый лагерь оказался самым страшным – сплошное болото, окружённое колючей проволокой. Мокрые люди сидели на редких кочках, в слякоти и снежной каше, массово замерзали. Дело довершали голод и жажда. Мёртвые лежали штабелями, и нам приходилось ложиться и садиться на них. Меня мама накрыла своей жакеткой, пришитую к ней кофточку отпорола и накинула на ноги и тем спасла от холода и простуды.
Чтобы быстрей нас всех заразить, привезли больных тифом. Болезнь в таких условиях стала быстро распространяться. Заболевших, но ещё живых отстреливали с воздуха из самолётов.
Три месяца здесь стали для нас, как полжизни. Просто чудо, что мы остались живы, ведь людей свозили сюда специально, чтобы всех быстрей уморить и всё для этого делали. Так оно и было бы, да врагам не хватило времени.
Однажды началась сильная канонада, а рано утром обнаружилось, что фашисты покинули лагерь вместе с собаками. Оголодавшие до невозможности узники устремились, кто как мог, в дом, где были немцы, значит хлеб и продукты. И все взорвались, потому что подходы немцы, уходя, заминировали. Этот взрыв явился предупреждением ждать своих, не уходить по незнакомым дорогам. А под вечер пришли бойцы Красной Армии, разминировали тропинку и вывели нас под огнём вражеских «рам».
А вокруг лежало множество погибших от пуль, выпущенных с самолётов, разрывов. Среди них в крови и грязи нашли последний приют матери с малыми детьми.
Только намного позже я узнала, что была в концентрационном лагере Озаричи. Часто ухожу туда мыслями, и воспоминания пробуждают не просто страх, а неописуемый ужас.
Е. Жлобо, пенсионерка из д. Ворновка
